Эрик Гарсия - Ящер-2 [Casual Rex]

— Вряд ли. Тот, который слева от тебя, был президентом какого-то университета в конце девятнадцатого века. А целофизис рядом с ним — это Дж. Эдгар Гувер.[24] А кроме них я большинство и не знаю, честно говоря. Это был кабинет Рааля.

— Был.

— Да, был.

— Значит, он умер?

Она облизнула губки, основное внимание уделив уголку рта.

— Так говорят.

Странно, как эта цыпочка постоянно отказывается от своих слов. Раньше она твердо стояла на том, что старичок Рааль жив-здоров, просто вне пределов досягаемости.

— А ты его знала?

— Да.

— Как долго вы были знакомы?

Цирцея встала, повернулась ко мне задом и пошла к бару, выступавшему прямо из дальней стены. Из крана постоянно тек целый водопад непонятно чего, Цирцея высунула длинный язычок и сделала несколько глотков эликсира. Даже отсюда я почувствовал, что это вытяжка из трав.

— Я пригласила тебя сюда выпить со мной…

— …и я остался, чтобы составить тебе компанию, — закончил я. — Если ты хочешь, чтобы я прекратил задавать вопросы…

— Мы были знакомы пятнадцать лет. А потом он исчез.

— И ты предполагаешь, что он мертв?

— Ничего я не предполагаю. Рааль был практически стопроцентным динозавром, и он мог одним взмахом хвоста добиться большего, чем мы за всю жизнь, полную борьбы за наше «я».

Я выдвинул теорию:

— Ты была его протеже.

— Называй так, если хочешь. Это он привел меня к Прогрессу.

— Каким образом?

Казалось бы, простой вопрос, по-моему, но лишь от его звучания Цирцея снова метнулась к водопаду и заглотила еще литра три алкоголя. Как ни странно, красавица не пьянела, а если и пьянела, то я не замечал ни малейшего изменения в ее поведении. Я уже ударялся бы о стены и извинялся бы перед дверными ручками, хотя, возможно, у нее уже выработалось привыкание к этим веществам.

— Останься здесь, — сказала Цирцея и выскользнула через черный ход, оставив меня в гордом одиночестве в скучном кабинете. Могла бы хоть в игровой комнате меня бросить… Позади рабочего стола стояло кожаное кресло с высокой спинкой, по моим представлениям, так должно выглядеть классическое кресло начальника. В супертолстую бычью шкуру воткнуты латунные кнопки, а сама поверхность отполирована до зеркального блеска, кожа почти такая же скользкая, как чехол на диване мистера Левитта, натертый чудо-средством. Это кресло просто ждет судебных разбирательств. Готов поспорить, если я сейчас усядусь на него, то свалюсь именно под таким углом, чтобы раскроить себе башку, и обвинения посыплются на производителей скользкой штуковины как из ведра.

Но мои мускулы жадности не настолько развиты, как мускулы любопытства, поэтому, как только я сел за стол, якобы принадлежавший самому мифическому Раалю, я не смог совладать со своими пальцами, схватил скрепку из ящика для бумаг и согнул ее, соорудив некое подобие отмычки. И дело тут не в моем желании или нежелании, это просто рефлекс, который срабатывает время от времени, и я почти ничего не могу с этим поделать. В столе было несколько ящиков — по два с каждой стороны и один посередине. Они фактически умоляли меня открыть их и явить миру спрятанные в них ценности. Я как Джеральдо Ривера из одноименного шоу, только вокруг меня не вились телекамеры и не смущали меня.

Несколько секунд я вертел в замке маленькой железячкой, и вдруг до меня дошло, что чертовы ящики даже и не заперты. Кто бы ни открывал их в последний раз, этот кто-то был достаточно беспечен и не стал снова запирать, а уж я не из тех, кто доделывает чью-то работу. И я выдвинул один из ящиков на полную длину.

Какие-то счета. Чернила красные, черные, красные и снова черные, прибыли и убытки, доходы и расходы вперемешку, и я ни хрена в этом не понимал. Последний урок математики, на котором я был, закончился тем, что мне съездили по носу транспортиром (даже и не спрашивайте, в чем было дело), и с тех пор я держусь подальше от мира чисел.

Но на счетах были и определенные заголовки, по которым даже я мог догадаться, что речь шла о крупных оттоках денежных средств. Порядка шести с половиной миллионов баксов покинули казну Прогрессистов не более месяца назад, хотя нигде не было указано, на что пошли бабки, и редко встречались знакомые мне имена торговцев наркотой, которым платили бы больше, чем пару долларов за кило базилика.

Причем расчеты велись не только в старых добрых баксах, были еще лиры, немецкие марки, кроны и другие виды валют, которые я даже не знал. Что бы они ни покупали, это покупалось в разных странах, а не в одной. И мне оставалось лишь сожалеть, что я не знаю, за что же Прогрессисты отстегнули столько деньжищ. Но одно я понял наверняка — это «что-то» носило глобальный характер.

Я собирался было порыться еще в бумажках, но тут услышал знакомые шаги, приближавшиеся к кабинету. Я быстро засунул счета обратно в ящик, несомненно скомкав их по дороге, и швырнул скрепку по направлению к ближайшей корзине для мусора. И промазал. Да, над трехочковыми стоит еще потрудиться.

Когда Цирцея вошла в кабинет, то в руках у нее был тонкий фотоальбом, на обложке которого не было ничего написано, и на корешке тоже. Снова усевшись на диване, Цирцея поманила меня:

— Я уже много лет это никому не показывала, — тихо сказала она, — и если ты хочешь посмотреть, то можешь сесть рядом.

Ну ладно. Не думайте, что мне было так уж неприятно, просто я надеялся, что не выйду за рамки своих профессиональных обязанностей.

Господи, кого я обманываю? Нет, я надеялся, что все будет как раз наоборот.

На первой фотографии в альбоме был снят скромный домик с тремя спаленками, расположенный где-то в пригороде. Декоративные статуи, фигурки розовых фламинго на лужайке, микроавтобус на дорожке и прочая дребедень. Перед домом муж с женой, улыбаются в камеру. Портрет счастливой семьи.

— Это мой дом, — сказала Цирцея, — и мои родители.

Я был удивлен, в основном тем, что женщина на фото была разодета в пух и прах, словно собирается в ресторан или в театр. Обычно динозавров так утомляет все это бесконечное застегивание пуговиц и завязывание поясков по утрам, что у самок редко хватает времени или терпения, чтобы нанести дополнительный слой макияжа на лицо, которое для начала даже не их собственное. На самом деле чем бесцветнее женщина, тем выше вероятность, что это ящерица в костюме обезьяны. Мы ратуем за простоту, насколько это возможно. И это не простое совпадение, что движение против лифчиков возглавила бронтозавриха, которой попросту осточертело возиться с еще одной застежкой.

— Они у тебя красивые.

Цирцея грустно улыбнулась.

— Уверена, они были красивы. Они умерли, когда мне был годик.

— Прости. Так ты была сиротой?

— Была, пока… — она перевернула страницу. Малышка, розовенькая и агукающая, ну, может уже и не совсем агукающая, лежит в кроватке и тянет к фотографу круглые кулачки.

— Это… ты?

— Да, перед тем как родители… ушли. Маска, изготовленная компанией «Блаупункт», — ну, знаешь, они еще магнитолы для автомобилей делают, — единственная вещь на память о моем детстве. По крайней мере, из того, что мне хотелось сохранить.

Дальше несколько фотографий были уже не такими радужными. Ряды девочек от малышек до подростков, стоящие строго по линеечке, словно роботы улыбаются в камеру. Потертая форма и начищенные до блеска туфельки, а в глазах — пустота и разбитые надежды.

— Приют Святой Елены для несовершеннолетних проституток, — сказала Цирцея. И добавила: — Меня там не особо любили и частенько дразнили, но это еще не самое плохое. Такие приюты не лучшее место для маленькой девочки…

— Знаю, — перебил я, мне ужасно хотелось ее утешить. — Я смотрел фильм «Энни».

Раздался смех. Несколько неожиданно, но пусть уж лучше смеется. Цирцея захлопнула альбом и повернулась ко мне:

— Возможно, в «Энни» и показаны все прелести человеческого приюта, Винсент, хотя я в этом сомневаюсь, но подобные учреждения для динозавров намного хуже, чем ты себе представлял исходя из фильмов.

— Это не… я не хотел…

— Сестры, которые заправляли этим местечком, решили, что поскольку наш мир по преимуществу человеческий, то нужно научить нас быть больше людьми, чем даже сами люди. Ужасные создания, все они… орали на нас всякий раз, как только чуяли, что наши тела выделили хоть каплю запаха. Нас силой заставляли надевать одежду с грубыми воротниками, чтобы она впитывала все наши феромоны. Нас опрыскивали дезинфицирующими средствами, а остатки намазывали на кожу. Следующим пунктом были горячие ванны, где нашу естественную кожу терли металлическими мочалками. Короче, все, чтобы только избавиться от запаха.

Они хотели уничтожить в нас динозавров и не успокоились бы до тех пор, пока нас нельзя было бы отличить от обезьян. Каждое утро в этом кошмарном месте я смотрела на себя в зеркало, на свою ужасную морду, страшные когти, отвратительный хвост и ненавидела последние признаки моей принадлежности к динозаврам.